Забудь меня. Сожги мои расписки. /Н. Резник/

Мечты сбываются (7)

Как-то встал пораньше, Галю не тревожа, тихонечко оделся и на пляж: побегать, искупаться – размять утомленное любовью за ночь тело. Прежде, чем запереть дверь, взглянул на девушку, спящую в моей кровати. В душе возникло чувство коллекционера, ревниво охраняющего произведение искусства – мне не хотелось делить волшебную красоту подруги ни с кем на свете: даже взгляды незнакомых мужиков, цеплявшиеся за нее с излишней настойчивостью, вызывали в душе протест. Она только мне  принадлежит, и нечего всяким посторонним на нее пялиться!  

А как смогу себя заставить уйти из ее жизни? Жалкое иррациональное чувство – чистый эгоизм, но сейчас не испытывал ничего другого. За две недели совместной жизни Галка так плотно угнездилась в моем сердце, что пропасть предстоящей разлуки с ума сводила. Безраздельно обладать ею стал считать истинным счастьем. Раздражала мысль, что девушка, вернувшись в Ульяновск, могла достаться кому-то другому. 

Но тогда, кто же я есть, если иду в поводу страстей животных? 

Поставив пред собой такой вопрос, достиг, что это властное, капризное, детское желание будет последним признаком заканчивающейся зависимости моего разума от желаний тела – только покончив с ним, могу сосредоточиться на исполнении миссии, предначертанной Судьбой.

Всегда верил в свое исключительное предназначение. Эта вера была разумной и оправдывала мои опыты с непротивлением коварству Судьбы. Это походило на сказочную картину, которая возникала в голове, однако кисть в руке Провидения нарушала идеальный замысел – всегда что-то вставало на пути. Но меня не угнетало – считал это происками Судьбы, которой не противился, которая вела меня к известной цели.

Вот как сейчас: я, мечтающий о блистательной партийной карьере и главной роли в будущем всего земного, рядом с Галей превращаюсь в незначительного хрупкого человечка, которым управляют примитивные эмоции – любовь и ревность. Это претит моему эго – считать себя уникальным индивидуумом, центром вселенной. Даже доставляет некое извращенное мазохистское удовольствие – безжалостно открывать глаза на границы моих возможностей в рамках чувственно-эмоциональной тюрьмы, называемой «Любовью».

Известно, что вода – неплохое средство источить камень. А любовь, если даже она взаимная – верное средство обезволить мужика: ибо упоение в борьбе, а не в чувственной неге. Думаю, что я – прирожденный борец, но чтобы не биться со всеми и повсюду, придумал теорию не противления Судьбе. Чтобы не гнуться под напором ветра и не тратить напрасно силы в борьбе со стихией – куда он дует, туда иду, зная, что конечная цель пути московский Кремль. Такова стратегия, но в тактике остаюсь верен себе – не противление Судьбе во всех ситуациях, не мешающих конечной цели, но и не нарушающих моего принципа восприятия Добра и Зла. Другими словами – меру надо знать во всем.

Но как же с Галкой быть?

Хотя острые когти ревности терзали душу, и присутствовало ощущение вины, готов был вырвать ее из своего сердца – перевести назревающее чувство в разряд любовных приключений.

При этом не питал иллюзий по поводу чувств ко мне девушки из Ульяновска – как в той песне: «… вчера говорила, навек полюбила, а нынче не вышла в назначенный срок». Пусть свое счастье ищет на «Волге широкой, где ясные зорьки…». Ясно, как божий день: обольщать – призвание женщины; любить – обязанность мужчины. И здесь без исключений….

Думаю, расстанемся, и останутся у Галки воспоминания обо мне, вызывающие лишь приливы печали, которые, уходя из мыслей, оставляют пустые сожаления. Как будто ушел случайный человек из личной жизни, как и вошел: нежданно и негаданно, с единственной целью – украсть несколько дней близости, несколько часов сна….

Решение, которое я собирался принять, разрывало мое сердце – вечное противостояние с разумом складывалось не в его пользу. И близился день испытания истиной, возможно на котором я скажу: «Ты навсегда останешься в сердце моем. Но не обязательно жить вместе, чтобы любить друг друга». 

Так или иначе, время вылечит.

Такие вот сомнения….

Тихо дверь закрыл.

На пляже ни души.

Ветер свежий. Небо в плотных облаках – солнца не видать.

Трусцой по линии прибоя туда-сюда километра три отшлепал.

В океан залез – вода нормально освежает, волна высокая качает.

Прилег на спину, немножко помечтал, гляжу – а берег уж далече.

Назад руками замахал.

Когда в зону прибоя попал, понял, что попался – несет назад, и все дела.

Тут только на флагштоке заметил черный флаг – нельзя в воду входить.

Окинул взглядом берег – на пляже ни души. Я был наедине с океаном – один на один и со своим отчаянием, и со своими проблемами. Очевидность схватила за глотку – стоило только подумать о своем великом предназначении, как Судьба ткнула меня мордой в дерьмо: унесет в открытый океан, на дне которого навсегда успокоюсь, оставив другим тщеславные мечты.

Ситуация оказалась глупой и абсурдной. Ледяные когти страха царапнули внутренности – сердце, душу. Но паниковать нельзя – надо выбираться. Здравый смысл и желание выжить подсказали тактику: когда волна накатывает и тянет за собой, я наверху – барахтаюсь, ей помогаю тащить себя к суше; когда вода назад отхлынивает (как иначе-то сказать?), я за дно цепляюсь. У Робинзона камни были, а тут сплошной песок – трудно удержаться. Но кумир мой в шторм попал, я ж – в его начало.

Несколько минут борьбы, и настигла усталость….

В глазах повисла туманная завеса, воздуха катастрофически не хватало – казалось, грудь вот-вот разорвется от желания глубоко вздохнуть. Меня волокло по песчаному дну, и новой волны, чувствую, не дождаться. Почти теряя сознание, вынырнул на поверхность и стал жадно глотать воздух, пропитанный соленой пеной, не переставая беспорядочно барахтаться среди подвижных дюн, правя к берегу. 

Казалось, усилия мои тщетны.

Прошел все этапы отчаяния – когда желание бросить сопротивление стихии становилось почти неодолимым. Эта мрачная и неравная борьба с океаном мнилась абсурдной: неизбежность поражения пересиливала – хотелось отказаться от всего, опустить на дно и обрести покой.

Вымотанное тело нещадно болело и требовало капитуляции, жаждало покоя. А глубины в просторах океана манили, и зов этот могучим был – волны с ветром звучали в унисон, словно обещая освобождение, словно убаюкивая завораживающей песней античных сирен. Вода казалась умиротворяющей, как заботливая мать, как обещание радости – если прекращу бултыхаться, тихонько погружусь на дно, как в эйфорию счастья или в королевство тайной смерти.

Однако инстинкт выживания всякий раз брал верх над безволием и заставлял продолжать борьбу. Еще воля к жизни помогала, хотя каждое движение отяжелевших рук и ног становились мукой: казалось, они переворочали тонны воды; казалось, что морская соль разъедает кожу….

Сколько времени длится борьба?

Время потеряло значение…. все потеряло значение…

Был момент, когда почти совсем лишился сил, и решил, что пробил мой последний час – готов, был жизнь отдать, лишь бы муки прекратить хоть на мгновение.

Буря смутных, рваных, беглых мыслей затопила мозг – абсурдные, неуместные видения возникали перед глазами. Мое животное начало требовало своего права на страх, на трусость, панику.

Закрыл глаза и почувствовал тупое облегчение – словно разом оборвал все связи, словно все потеряло смысл.

Никогда не думал, что стихия может быть такой коварной. В ушах стучало – плюнь на все, отдайся воли волн и отдохни, а Судьба сама спасет тебя. Утешительная мысль для человека, который нуждался в утешении….

На миг в воображении возникло лицо женщины с роскошными темно-золотыми волосами и чуть раскосыми глазами – вот будь она по-прежнему моей женой, я нашел бы в себе силы не сгинуть под волнами в чреве океана. А так…

Устал… к черту!.. все по барабану… мама, прости!

Но опять сработал инстинкт самосохранения и, включив последние остатки сил, нечеловеческим усилием преодолел навалившуюся слабость, чтобы не уступить соблазну отказаться от борьбы и спокойно умереть.

Суша приближалась очень медленно – а силы таяли, а нервное напряжение росло… еще усилие… еще немного потерпеть…

И даже серо-грязный свет ненастного утра слепил, когда, в конце концов, вырвался из плена волн и выбрался на сушу – а может, проблемы начались с глазами?

Пал на песок – лежу. По телу пробежала дрожь, и чуть не вырвало – в горле застрял вязкий комок слюны. Со страху ли, с усталости? – икать начал. Слезы, смывая соль с ресниц, попадали на губы, и я почти с неземным счастьем их глотал.  

Жизнь прекрасна! Лежи и плач от радости! Куда теперь спешить?

Усталость крепко навалилась – голова кружилась, каждую мышцу пронизывала боль, ноги казались ватными и вряд ли удержали в вертикальном положении: размял, называется, побегал, искупался. Такое ощущение, что я сейчас – гость в собственном теле.

Но не лежалось – сдуру иль со страху попытался встать, чтобы убежать подальше прочь от линии прибоя, которая кидалась в меня пеной! Силы еще не вернулись в стопы, и мне показалось, что я ступаю в пустоте ногами, мне не принадлежащими. Два-три шага – и рухнул на песок. Стоять, ходить и двигаться придется, видимо, учиться – будто заново родился, выбравшись из чрева океана.

Лежал почти в беспамятстве, скорчившись на песке – выжатый до полного предела.

Но подспудная отравленная мысль таки нашла место в уме – не выхолостил ли страх перед стихией из меня мое эгоцентричное видение мира, субъективное ощущение самого себя?

Где был мой пресловутый контроль эмоций?

Победа над стихией вызывала сейчас двойственное ощущение – и радость, и досаду одновременно. Спрашивал себя – не создает ли контроль эмоций способ скрывать страх за ширмою бесстрастия. Другими словами – отважный ли я человек или трус разумный?

Сколько лежал, приходя в себя? – не помню: время застыло или зависло навсегда.

Но оно шло, и мне удалось, в конце концов, собрать воедино растрепанные чувства. Когда ощутил в душе относительное спокойствие, поднялся. Усталость тоже отступила – ушли тяжесть, судороги, боли, и раздражение кожи морской солью, оставив лишь икоту.

Новые силы вливались в мышцы, в кровеносную систему….

Встряхнулся, сбрасывая последние лохмотья физической усталости, мешавшие двигаться. Поднялся на ноги и попрыгал на месте, восстанавливая кровообращение.

И тут же подкатила волна энтузиазма, как продолжение предыдущего состояния паники и отчаяния. Словом, не скоро ждать душевного спокойствия.

В номер поднимаюсь – Галка не спит.

- Доброе утро, соня!

Девушка уже проснулась, но пребывала в мягкой полудреме, на грани сна и яви, наслаждаясь теплом (или прохладою?) постели.

- Солнышко ты похитил?

- Шторм надвигается.

Она тут же проснулась окончательно.

- Отвернись, невоспитанный! – Галка отбросила простыню и вскочила.

- Только и осталось!

- Ты ведешь себя не джентльменом.

- Джентльмены все в Америке – виски хлещут, томагавки точат и нас боятся.

Меня, как прошлый раз, после стресса от опасности смертельной настигла чувственность – очарование неодетой девушкой в момент стало восхищением и влечением. Еще неприбранные волосы шелковистыми волнами стекали по ее плечам до поясницы. Со спины она казалась хрупкой, гордой, человечной. А вот мое желание показалось мне эгоистичным. Но, тем не менее, был простым смертным и не имел никакой возможности устоять перед соблазном…. и. думаю, что заслужил объятий нежных, вытащив себя практически из чрева океана.

От моих объятий Галка увернулась да как шлепнет по спине – икота сразу дала деру. Да еще ледяным душем для желания оказалось. Ох, уж эти медики!

- Удрал – не разбудил! А я говорила, как мне нравится с тобою спать? – пропела она, натягивая шорты. – Ты, наверное, всю ночь не спишь – ласкаешься, гладишь… так приятно….

Мне было жалко очень, что она так поспешно укрыла свою божественную наготу от взгляда моего – но ночная чаровница, увы, уступила место отдыхающей туристке.

- Пойдем на пляж – полюбуешься, какой шторм надвигается.

Держась за руки, направились в номер Коли с Викой.

Песок еще хранил следы пережитого мною кошмара, но декорации сменились –  волны выше, небосвод темнее. Тяжелые тучи, гонимые ветром, забили его из края в край.

Какая-то дуреха в воде плескается – дружка зовет:

- Митя! Митенька! Иди ко мне – так здорово качает!

Митя – не дурак: молчит, не отвечает и в воду не идет.

Я ей кричу:

- Вы что не видите? – флаг черный на флагштоке: нельзя купаться. Сейчас же вылезайте! – если сможете.

Она не ответила. Побултыхалась, правя к берегу, а потом истошно заорала:

- Ой, мамочка! Меня уносит! Митенька, спаси!

Тут Митя дурака свалял – бросился на выручку. А за ним и Николай.

Я стою с невозмутимостью капитана бригантины, попавшей в шторм.

Галя смотрит с укоризной на меня – мол, где же твое благородство, капитан?

В голове, дорогая! – думать надо прежде, чем куда-нибудь кидаться.

Я кинулся к спасателям.

В будке за стеклом малый с черной кожей листал журнал.

Людей в океан уносит, а ему пофигу.

- Где лодку взять, спасатель хренов?

Врубившись в обстановку, он за телефон.

То ли по-русски, то ли жестами – сейчас не помню – объяснил: минут через 15-20 катер будет пограничный. Я мегафон схватил – бегом на берег.

Три бестолковки уж далече: чехардятся-матерятся, женщину спасая – она их топит.

В мегафон кричу:

- Внимание, утопающие! Без паники – к вам идет катер….

Они сильнее замахали руками, а кричат что – уже не разобрать.

Снова голос мегафоном повышаю:

- Николай! Ты меня слышишь? К вам идет катер. Ваша задача продержаться на плаву до его подхода. Никуда не надо плыть: берегите силы, не деритесь – к вам спасение идет!

Они совсем уж далеко, где волны круче – то появятся на гребне, то с глаз долой. У них не было ни малейшего шанса выбраться из передряги самостоятельно.

Народ на берегу переживает:

- Ой, две головы всего – один утоп! Нет-нет, все три! Да где? Да где? Да вон смотри….

Из-за мыска показался катер – наш «Аист» с водометным движителем вместо винта, проект 1398. Я на таком в Анапе обучался кораблевождению. У него мореходность 4 балла, но, волна в борт швыряет – того гляди, перевернет.

Однако, все нормально – подошли, подняли на кокпит, спасли.

Скрылся катер за мыском вместе с неутопшими….

И нам пора.

Теперь уже по небу ползли низкие тяжелые тучи, предвестницы дождя. Ветер с моря бесцеремонно гнал их к берегу. Волны с ревом обрушивались на затвердевший песок пляжа и убегали обратно, оставляя за собой языки пены. Влажный воздух пропитан запахом йода. Первые капли дождя морской ветер кинул в лица нам – мы под крышу поспешили.

За столом на завтраке нахваливал меня Назаров, а я возьми да ляпни:

- Так, примитивы думают ногами, Николай Иванович.

Мое стремление присвоить все заслуги по спасению утопающих показалось НикНик Столбову неуместным и бессовестным. Восковое лицо его тронула мрачная улыбка, а гордыня погнала на конфронтацию – начал возражать: мол, все не так, но я, наполнив голос желчью, перебил: 

- Вы оба чуть не стали жертвами коллективного сознания – сам погибай, товарища спасай. А надо знать – стереотипы затмевают дух и мешают разумным действиям. Рыцарские глупости, но стоило подумать, и нет проблем – отличное решение с пограничным катером… как ты считаешь? А выживание есть искусство….

Язвительный тон мой вывел из себя Столбова. Он психанул – бросил вилку с ножиком, встал и ушел. В глазах горели огни ярости, свидетельствуя о том, что Николай утерял ментальный над собой контроль – истину далеко не всем и не всегда приятно слушать.

Вот и спасай таких!

Меня будто пыльным мешком по голове….

Ну, что за ужасный день! И с каждым часом становился хуже….

Раскололся наш квартет – на обед прихожу, а на моем месте Виктория сидит. Ну, и я за ее стол перебрался, сел рядом с Галкой – проблем-то? Однако, чувствовал: точка возврата пройдена, и в отношении Столбова замкнулся в осторожном и осуждающем молчании.

К полудню буря разыгралась с неистовой силой. Черные тучи почти совсем расправились с дневным светом. Порывы ветра были такие, что, казалось, крышу с виллы вот-вот сорвет. В каких-то нишах они порождали низкий и могучий рев, нагоняющий тоску. Каскады дождя обрушились на город – реки воды текли по асфальту, струи хлестали по окнам, которые вздрагивали от неистовых поцелуев ветра. Гром громыхал, а молнии кудрями вились в мрачном небе – их света хватало, чтобы читать в полумраке комнаты: электричества не стало.

Я обучил Галчонка преферансу, и мы в квартете с летчиками расписывали пульки в рекреации при скупом свете за окном, фруктах, соке с ромом. Плевать на стихию, рев которой за плотно закрытой дверью превратился в глухой отдаленный рокот.

Три дня шторм бушевал. Три дня мы никуда, и к нам никто.

Никаких развлечений за пределами виллы.

Накрылось из-за непогоды запланированное морское сафари – а так ждали!

Всех удовольствий – ром, карты и любовь.

Когда-нибудь занимались сексом в тропический шторм?

Пришли с Галкой из рекреации после преферанса и долго молчали, лежа на своих кроватях.

- Ты все еще ее любишь, да? – спросила она. – Свою первую жену.

- Нет, не люблю, – эти слова, сказанные решительно и твердо, не давали пищи для сомнений.

- Прости за неуместный вопрос….

- Такой уж неуместный? С учетом наших отношений – само то.

- Тогда я жду признания в любви….

- Ты заслуживаешь не любви, а обожания.

- Как это?

- Я на тебя молиться должен.

- Ну, так молись.

Я с кровати – на колени.

- Благодарю тебя, Господи! за дар чудесный в лице красавицы Галины.

Сквозь полумрак взгляды наши встретились – мы смотрели друг на друга бесконечно долго. Потом вдруг ощутили жгучее желание прикоснуться, обняться, согреться лаской. Необоримый импульс сексуального влечения, исторгнутый из глубины души, бросил нас друг к другу. Мы занимались любовью со сладкой медлительностью отчаяния – словно предчувствовали, что обнимаемся в предпоследний раз, что эти ласки никогда уже не повторятся. Руки, губы, кожа, пот ее говорили о неизлечимой боли расставания. 

Галка отдалась мне так, как еще никогда не отдавалась, словно хотела целиком поглотить и навсегда сохранить меня в чреве своем. А я душой и телом погрузился в строгие карие глаза, исступленные губы, лоно, заблудился устами меж холмиков грудей – ласкал до головокружения. Ласкал, пока она не стала просить меня умереть прямо в ней.

Обессиленные ослепительной вспышкой чувств, мы, обнявшись, уснули.

Потом я проснулся, выскользнул из ее объятий, посмотрел в окно – шторм продолжался. Снаружи свирепствовала буря. Раскаты грома, глухой рокот ливня и вой ветра сливались в величественную и грандиозную симфонию. Будь Шостаковичем – увековечил бы.

В последнее время стоит мне проснуться среди ночи рядом с Галкой, как сразу же охватывали черные мысли. Можно сказать, почти перестал спать – так, легкий передрем после любви. А лишь очнусь, наваливаются мрачные думы с предчувствиями, мешая погрузиться в сон.

Неужто стал романтиком любви? Или же постоянно дремлющий во мне ее романтик пробудился на чудесном острове в объятиях прекрасной девы?

Сел на стул в чем мама родила, и смотрел на подругу при свете молний, наслаждаясь созерцанием ее удивительной красоты, мерцающей во мраке. Глядел взглядом, наполненным сожалением, ощущая в душе горький вкус отчаяния. Чем отблагодарю ее за подаренное счастье? Пятнадцать дней совместной жизни были настоящим волшебством – отрешением от реальности, визитом в рай. И теперь у меня очень мало времени, чтобы выразить свою любовь. Каждый час, каждая минута приближают горькую разлуку. Но лучше держать свои прощальные мысли при себе – хотя бы до поры до времени.

Так сидел, любуясь на нее, до самого утра – не раз пересиливал искушение разбудить Галчонка, прижать к груди, осыпать серпантином нежных поцелуев….

Что делать? – Купидон послал в меня свою стрелу и не промахнулся, сволочь.

Когда шторм, наконец, свалил на север, победакурить в США, нам объявили о большой прогулке на автобусе по Кубе. Желающих собралось столько, что пришлось устроителям подогнать их целых три – огромных, комфортабельных: тех, что с сортирами и барами в салоне.

Когда выехали из Варадеро, увидели ужасные последствия тропического шторма – прибрежная пальмовая роща пала в битве с непогодой. Величественное и печальное зрелище – деревья не сломались: их вырвало (вымыло большими волнами?) с корнями и разбросало побережьем. Многие, наверно, в океан снесло.

Ярко-синее прежде небо теперь бледнело – словно трехдневный шторм смыл с него краски. В придорожных канавах еще не высохли лужи.

Ехали мимо птицефермы – точнее, курятника. Под открытым небом клетки с несушками – с крышами, понятно, а боковые стенки из металлической  сетки. Пологи закатаны. Я подумал от дождя, но вот, что переводчик рассказал.

Курица так устроена – ночь прошла, петух «кукареку!» прокричал, она яйцо снесла. Мудрые кубинцы что придумали – в обед на клетках полога раскатывают. Куры думают – настала ночь, и спать укладываются. А птицеводы после пика зноя опять поднимают полога. Увидев белый свет, петенька кричит «кукареку», несушки на гнездо садятся. Вот вам и еще одно яйцо!

Ай, да кубинцы! И не смотри, что целый день поют и пляшут – иногда даже для пользы дела думают. А может, прикололся переводчик?

Видели коров, которые на Кубе считаются, чуть ли ни священными животными. Переводчик говорил, что их не забивают на мясо, как везде принято – они умирают естественной смертью. Местные буренки – массивные, крупные, покрытые курчавой шерстью (мне так показалось из окна автобуса). Пасутся себе, опустив морды в густую сочную вечнозеленую траву. Жизнь райская – на зависть иным двуногим!

Ехали полями вдоль плантаций сахарного тростника.

Я почему-то думал, что ананасы растут на огромных пальмах, а они – плоды невзрачных кустиков, типа смородины нашей.

М-дя, «Мадагаскар – страна чудес…» песня такая охальная есть, мы ее пацанами на улице распевали…. тут вдруг вспомнилась.

На холме Плайя-Хирон остановились запечатлеться.

На большом панно Фидель из танка пальцем указует подчиненным – кого мочить. В перспективе: залив Свиней – место высадки плохишей Майами в год наезда.

Переводчик рассказал – с этого места команданте повел в наступление силы национальной обороны на высадившийся из Америки десант. Залп из башни танка, в котором сидел Кастро, стал сигналом атаки….

- Пушкой из танка – как это пошло! Что может быть лучше рукопашного боя? Когда штык русский в грудь врагу – есть упоение в бою….

Это я Галке плел, рисуясь эрудицией. 

Проехали город Матанзис….

Только не надо на ошибках меня ловить въедливым  википедистам  – пишу, как переводчик говорил. Когда-то в пору Великих географических открытий подошли сюда каравеллы, как бы ни самого Колумба. Краснокожие обрадовались – Бледнолицие бородатые Боги прибыли из-за Большой Воды. По всем селениям гонцов послали. Народ к берегу повалил – всю ночь костры жгли и плясали в честь дорогих гостей. А Бледнолицые и бородатые все не так истолковали: мол, большие силы подтянулись – быть битве великой. Чуть рассвело, развернули каравеллы бортами к суше и дали залп, второй да третий по спящим уплясавшимся. Жертв было много. Прозвали этот берег с той поры «Матанзис» – что в переводе означает: место массового убийства. А потом город вырос – Матансас, центр одноименной провинции.

Действительно, как это так? – быть на Кубе и не окунуться в воды моря флибустьеров?

Названия городка не помню. Пляжа нет – песочек есть, а дно каменистое, навроде того, где мы со Столбиком жемчужины искали. Кабинок для переодевания тоже нет. 

Короче, кто хотел, разделись на песке и пошли купаться, в чем приехали.

Вода в Карибском море теплее океанской.

Оседлав дыхание ветра, по небу клубились, будто нарисованные облака. Красота!

Мальчишка чернокожий нырнул неподалеку и вытащил со дна раковину больше головы мужской. И тут же выменял ее на фотоаппарат у одного из отдыхающих.

Короче, обстановочка – что надо! Да не тут-то было!

Галя с Викой и Столбом в магазины направились – ну, а я к морю. Со мною в воду увязалась одна малоприятная особа из Ульяновска – высокая, поджарая женщина с выцветшими рыжими волосами и поблекшими голубыми глазами. Ладно, внешность никакая, характер – скандальный. Зовите, говорит, меня Полина, а Галка потом поправила – Пелагея она в паспорте.

Вот эта Полина-Пелагея стала испытывать мое терпение – то на плече повиснет, то в руку вцепится, то… – ну, просто самка в течке. Короче, не дала мне в дальнем синем флибустьерском море досыта поплавать-помечтать – стереть границы между сном и явью, представив себя Бладом, Флинтом иль Колумбом.

Я на берег – она следом. Как мог, плавки на себе отжал, футболку натянул, брюки через плечо и к автобусу потопал. Она не отстает – рядом идет, щебечет – и платье у нее тоже на плече.

Дошли до асфальта – дальше город. Я в брюки влез, Полина-Пелагея в платье – да как-то неудачно: сзади к спине мокрой подол прилип выше трусов.

Идем, общаемся – казуса не замечаем.

Три негритоса на лавочке сидят, вытянув ноги через тротуар.

У Полины-Пелагеи на лице читалось явное намерение по ним пройти, переломав.

Из всех добродетелей ветхозаветных терпение – самое почетное: это знают даже коммунисты. От греха беру ее под руку и стягиваю на дорогу.

Два негра ржать.

Третий вскочил, за нами побежал, кричит по-русски:

- Мадам! Так некрасиво! Некрасиво так, мадам!

А надо сказать, у Полины-Пелагеи шрам был на правой щеке от уголка губ до уха со следами швов. Как будто рот ей сначала порвали, а потом заштопали. Стеснялась она этой половины лица и всегда поворачивалась к человеку, с которым общалась, другой.

- Мадам, некрасиво так! – несчастный негритосик подбежал и хотел прикрыть ей зад, подол одернув. Но не успел. 

Полина-Пелагея со словами: «На себя посмотри, тварь черномазая!» так приложилась…. Знаете, как женщины бьют? Во-во, запястьем наотмашь….. так приложилась, что паренек, взбрыкнув ногами, шлепнулся на спину.

Тут я прилипший на спине подол Полины-Пелагеи обнаружил и непорядок устранил. Она даже ничего и не заметила, но шла, ругаясь:

- Обнаглели на свободе черножопые!

У автобусов не все еще собрались.

Тут кто-то весть принес – неподалеку, в тени беседки уплетают мороженое моряки-североморцы. Пошли туда.

Юнцы короткостриженные в белых галанках с чехлами белыми на бескозырках – неужто носят за Полярным кругом? – сидят в два ряда человек полста, выуживают дружно из креманок мороженое ложечками чайными?  

- С субмарины, моряки?

Женщины набросились на них с изголодавшейся любовью материнской:

- Сыночки, миленькие, да как же угораздило вас всех сюда? Три месяца солнца не видали? О, Матерь Божья! Святые великомученики!

Следующая остановка в питомнике крокодилов.

Автобус дверь открыл, народ выгрузился, переводчик махнул рукой – там! Все сыпанули – ну, чуть ли не бегом. Припали к сетке ограждения:

- Где? Где крокодилы-то? Кто-нибудь их видит?

За узкой полосой земли болото. От берега до камыша чистина метров сто. Лысухи плавают гурьбой. В гурьбу согнали их рептилии, у которых из воды торчат лишь ноздри да глаза. Тихонечко плывут рядком, тесня пернатых к берегу. Все ближе, ближе – птицам больше некуда деваться. Они побежали на прорыв, махая облинявшими крыльями, а им навстречу огромные из воды пасти – хлоп! цап! – кто проскочил, а кто на корм пошел….

Снова неспешная облава. 

Переводчик подошел. Народ к нему:

- Вы крокодилов обещали нам… мол, погладить можно, если кто захочет.

- А вот они – лишь руку протяни.

Возле сетки (с той стороны, конечно) на расстоянии буквально вытянутой руки лежат неподвижно, зубастые разинув пасти широко… мы думали, что бревна.

Народ шарахнулся от сетки. Кто-то истошно завизжал.

Переводчик объяснил:

- Они так спят. 

Под мостиками, по которым мы ходили, в загородках кишмя кишат молоденькие крокодильчики – мал-мала меньше.

Переводчик объяснил, какой республике доход от экспорта изделий из кожи рептилий.

- У местных индейцев поверье было, что мясо крокодилье повышает мужскую потенцию. Ученые сейчас пытаются это доказать. Если сумеют, Куба будет в шоколаде!

Потом долго плыли на речном теплоходике по каналу среди густых зарослей.

Почему речном? Осадка низкая – сижу на баночке у борта, а рука в воде.

Галка пугает:

- А вдруг крокодил за пальцы схватит! Или змея….  Или…

- Хочу цветок тебе сорвать.

Но не сумел. Сидел, очарованный и околдованный мангровыми зарослями берегов, а еще больше прильнувшей к плечу девушкой. Она смотрела на меня с непонятным пылом. Ее серьезные карие глаза словно адресовали немой призыв. Я колебался, как поступить – отвернуться к пышной фантасмагории берегов или бесстрашно принять жаркую, несущую смятение ласку ее глаз. Избрал второе, хотя подозревал, чем все это может кончиться – жгучим желанием обладать возлюбленной и невозможностью его удовлетворить здесь и сейчас. Потом заметил, в ее взгляде крылось и что-то трагическое: возможно, она мечтала о чистых чувствах, острых, как алмаза грани – а я лишь получаю удовольствия, как каторжанин любви и похититель интимности.

Возможно, она догадывалась о моих тайных помыслах на предмет разлуки….

А, может, поправку в них внести? Взять Галку с собой для личного пользования – пусть даже в качестве жены. Ее красота волнует, околдовывает – она же заставляет стервенеть от мысли, что ее прекрасное тело, которое всякий раз, когда мы вместе и одни, со страстью покрываю поцелуями, может достаться кому-нибудь другому. Чужие лапы пойдут на приступ упругих холмиков ее грудей, которых даже я касался лишь губами – от этой мысли в жилах стыла кровь….

Возможно, это будет идеальный брак – из тех, что заключаются на небесах.

Все девушки (и Галка здесь не исключение) бессонными ночами мечтают о принцах сказочных – такова константа натуры женской, а вот мужской натуре надо думать. Не я сказал, но очень верно – мужская сексуальность в их уме.

Две моих натуры вступили в спор между собой.

Обольщать – призвание женщины; любить – обязанность мужчины.

Жениться… в брак вступить….

Но ведь хорошее дело браком не зовут….

Мало мне одного несчастья?

Как поступить?

Йо-хо-хо! и бутылка рома….

Истина в вине?

Захотелось выпить….

Индейская деревня. Музей под открытым небом. Хижины из тростника, фигуры из, … наверно, гипса – все в натуральную величину. И мальчик с палкою, охотящийся на птенца. И три старца в хижине у потухшего очага.

Вот, говорят – индейцы научили мир курить. Но плохо мир учился: мундштук трубки у аборигена в нос засунут.

Я к переводчику:

– Пьяный скульптор ваял?

Тот:

- Все правильно – только так и надо!

Галка подначила:

- Тебе слабо?

Я сунул дымящуюся сигарету в нос. Вдохнул…

Что было? Можете попробовать.

Пока чихал, сморкался и слезы вытирал со щек, все ушли – остались мы с Галкою одни в индейской хижине.

- Ты почему так на меня провокационно смотришь? – пошел походкой хищника вокруг негорящего костра и гипсовых стариков за девушкой.

Она от меня по кругу, весьма изящно выводя попой:

- Ты что задумал? Мы пропустим что-нибудь интересное.

- Плевать на все! Вся Куба без тебя не представляет никакого интереса. Предпочитаю сжечь вместе с тобой последние часы, которые мне суждено еще прожить на острове Свободы.

- А потом забудешь обо мне в своем райкоме….

- Сердце мое ждало тебя тридцать два года. Больше оно ждать не может….

- Наверное, не сердце, а что-нибудь еще, - она лукаво усмехалась, продолжая разделять пространство между нами костром и стариками.

- Один поцелуй….

- На вилле и в пастели.

- Здесь романтичнее – будет, что вспомнить.

Вот зря я так сказал – совершенно не подумал о последствиях.

Галка вдруг сникла разом, лукавая улыбка стекла с лица – оно помрачнело, и искорки боли заплясали в ее глазах. Я был поражен: никогда не думал, что женщины так быстро улавливают нюансы в хитросплетениях слов, могут испытывать печаль и отчаяние от одной неразумной фразы. Считал, что подобные тонкости свойственны только высокоорганизованным мужам вроде меня.

Я ее настиг, обнял, поцеловал – но холоднее рук и губ в жизни не встречал….

Пройдя по мостикам индейскую деревню, вышли к ресторану под открытым небом. Впрочем, нет – беседкам с крышей, но без ограждений сбоку. Птички гнездятся в них и, летая над столами, метят пометом – приятного, мол, аппетита, двуногие бескрылые!

Мы пообедали.

Плотный перекус из блюд, скорее напоминавших нашу кухню, обратил все мои помыслы к дому. Вкус и запахи будили воспоминания – образы мамы, готовящей угощения к праздничному столу, отца с фирменной настойкой….

Дикие серые утки, за которыми дома бегал по  болоту с двустволкой, возле беседок плавают, выпрашивая подачку. По мостикам лысухи ходят, словно курицы. Дрозды летают, попугайчики, еще какие-то птички райские ….

Что говорить, Куба – остров птиц. 

А вот сороки нашей белобоки нет – она осталась на другом краю планеты….